Не судите, да не судимы будете

[Полина]

И ни кто не может со 100% точностью сказать какая вера правильная

ИХМО. 
Когда-то читала труды священника из Сибири. Меня так поразило, когда к сектам он причислил и католиков. Попыталась разобраться, оказалось, что к сектам причисляют немногочисленные религиозные течения. А где взять много католиков в Сибири? 
Западная Европа прекрасно чувствует себя в протестантах, у нас много униатов. На работе начальником цеха трудится баптист: на детей богат и работает хорошо. И очень часто в курилке работяги-подчиненные, мужики православные, в сердцах попрекают его верой чужеродной, особенно когда он их за пьянку гоняет. 
Все относительно, а вот люди бывают разными.

Когда внезапно умер мой отец и пришлось экстренно заниматься похоронными вопросами, то мама естественно кинулась в Церковь за помощью. Только вот нам там отказали - не сохранилось никаких свидетельств, что он был православным. Единственная его младшая сестра не знала, к какой конфессии они относятся. Выходцы с Полесья, они могли быть как православными, так католиками или баптистами. Сам отец всегда считал себя атеистом-коммунистом, хотя дома знали, что их семья была очень верующей. Но к моменту свадьбы моих родителей папа уже был сиротой. Спросить было не у кого. Так и похоронили, просто и без обрядов.
А меня долго мучил вопрос, почему при едином Боге, верующие люди берут на себя смелость судить и принимать жесткие решения в минуты отчаяния других. Потом я ответила себе, что они - люди, которые запросто могут ошибаться.

Каждый будет отвечать сам за свои грехи . 

И в этом я полностью солидарна с Миндалькой. 

[Сvet]

Потом я ответила себе, что они - люди, которые запросто могут ошибаться.

+++ 

[natulyka]

Понимаете, я отношусь совершенно спокойно к людям разных вероисповеданий. И считаю, что у каждого свой путь к Богу. Но когда я эту фразу озвучила, я боялась, что одноклассница меня побъет. Смысл ее речи был в том, что просвещенная и спасённая только она (со своими однодумцами), остальные люди грешники, а свщенники это вообще не буду писать кто.  Святые, иконы и монахи - грех. На мой взгляд- это откровенный религиозный фанатизм.

[Полина]

На мой взгляд- это откровенный религиозный фанатизм.

Видно, она из свежеобращенных, с религиозным фанатизмом и пылом. Это пройдет, правда может быть не слишком скоро. При такой энергетике и запале лучше человека не цеплять - не поймет, а виноватой сделает.

Меня часто умиляет, как православная Русь могла быть стать такой огромной без завоевательной политики? Или чем руководствовались крестоносцы в своих походах?
В любой религии без агрессии не обойтись, даже если потом она становится очень человеколюбивой и мирной... 

[Фиджa]

Тише, тише… Не судите, это грех…
Вы порадуйтесь душою за успех…
Вы поплачьте над чужою — над бедой…
Сострадание — ручей с живой водой…

Тише, тише… Не ругайте сгоряча…
Чья-то жизнь, возможно, гаснет как свеча…
Не задуйте ненароком тот огонь…
Поддержите, поднеся к нему ладонь…

Тише, тише… Не врывайтесь в жизнь людей,
Наблюдая с высоты судьбы своей…
Потому что жизнь — сплошные этажи…
Там, вверху, возможно, просто больше лжи…

Тише, тише… Ведь слова острей ножа…
Нужно жить, на сердце злобы не держа…
Много мнений, только помнить нужно впредь,
Что на всех свою рубашку не одеть…

Тише, тише… Там где слухи — правды нет…
Лишь Всевышний знает правильный ответ…
И от глаз его не скрыться, не уйти,
Вот поэтому живи и не суди…

Ирина Самарина

[Фиджa]

Про чужую шкуру или Опыт осуждения

В последние годы каждый Великий Пост я вспоминаю одну и ту же историю, случившуюся лет восемь-девять назад. Мне в этой истории около двадцати, я учусь заочно и второй год живу трудницей в небольшом женском монастыре.

В разгаре Великий Пост. Монастырский пост глазами неофита. Время почти абсолютного, безоблачно-безмятежного счастья. Многочасовая утренняя служба, на которой не больше десятка молящихся. По иконостасу справа крадется луч весеннего солнца, а на клиросе у окна еще зябко, и сестры заботливо кутают молодежь в пуховые платки. Можно сидеть, «окуклившись» в пуху платка, и слушать Иоанна Мосха. Можно самой читать кафизмы, пронзительно-красивые и согревающие сердце, когда язык новичку уже понятен, а смысл еще не «затерся» от частого повторения.

Потом просфоры, поздняя трапеза и мытье посуды, которое тоже доставляет радость сознанием труда во славу Божию. И служба вечером, когда клирос кажется уютным коконом света в темном храме, освященном лишь островками горящих свечей. И «верится, и плачется, и так легко, легко…». Потом в деревенском доме теплая печь, книги, подготовка к Причастию, чай «с ничем».

И вот в один миг этот «рай на земле» разрушает священник из райцентра.

– Отче, у меня пономарь задурил! У вас тут никого из сестер нельзя на недельку выпросить? Может, и матушке моей помогли бы по дому, а? – молодой отец Иоанн, настоятель городского храма, ворвался в конце службы к монастырскому священнику энергичным вихрем в  дутой куртке с запахом бензина.

– В такое время, из сестер… Сам понимаешь, не слишком полезно. Вот у нас студентка, Елена, она особа неопределившаяся, пускай и посмотрит на семейную жизнь. Петь, правда, не умеет, но службу выучила, вроде бы, и читает…

И вот уже я еду «в мир», в районный городишко, где от великопостной весны с молодым солнцем и прозрачной капелью остается лишь городская распутица с грязными остовами недотаявшего снега, куртками пьяниц, чернеющими на остановках, и шансоном, шансоном…

На территории храма церковный дом: дрова, бельевые веревки, детские велосипеды. Зато шансона не слышно и жить меня селят отдельно, в здании воскресной школы. Я обхожу свою новую «келью», огромную, светлую, раскладываю вещи, бросаю в чашку кипятильник и, поджав ноги, устраиваюсь на диване, чтобы до вечерней службы почитать «Невидимую брань».

Но вода не успела вскипеть, как раздался настойчивый стук в несколько рук.

– Тёть Лен! Вы тёть Лен? Здрасьте! А вы к нам надолго? А вы монашка? Нет? А почему?

«Дети. Мелкие. Катастрофа…» – мои представления о детях младше средней школы крайне смутные с оттенком паники. Крошка Мю из повестей Туве Янссон и «Трудный ребенок» – этими ассоциациями они и ограничиваются. Нет, еще маленький лорд Фаунтлерой как антитеза, которую обязаны взращивать верующие родители, но возрастили ли ее здесь – еще ведь не известно.

А дети в количестве трех девчонок, дошкольниц или младших школьниц, уже прошмыгнули внутрь и рассказывают и расспрашивают о чем-то наперебой, перебирая на ходу мои вещи. Я хожу по пятам и чувствую себя так, словно в руках моих бомба, и неизвестно, от чего она взорвется.

– Теть Лен, а вас же мама звала! Пойдемте есть!

Увы, дошколята оказались совершенно неприступными для вежливо-витиеватых отговорок и очень скоро они уже спешили домой и вели под руки меня, а я чувствовала себя военнопленным и утешалась только тем, что служба скоро. В доме навстречу нам выскочили двойняшки лет двух с половиной и выполз карапуз, еще не способный ходить. «Шестеро!» – тоскливо сосчитала я и принялась здороваться с матушкой, крупной женщиной, на вид не старше тридцати лет.

Осторожно прохожу за хозяйкой на кухню, стараясь сохранять спокойный вид. А внутри весьма неспокойно, там уже идет борьба с грехом осуждения, но осуждение явно побеждает. Я осуждаю матушкино хозяйствование: «Памперсы на полу – это надо дожить! А ванная комната? Антисанитария! На кухню не войти…».  Осуждаю педагогическую методику: «Что за дикие дети? И уже в сережках все, как вульгарно…» Осуждаю кулинарные способности: «Гречневый суп? Да уж!» Осуждаю «матриархальное» семейное устройство, когда при мне глава семьи спрашивает, что приготовить на ужин: «Нашла матушка занятие, достойное священника, нечего сказать»…

За полчаса до службы отец Иоанн просит меня погладить детские вещи, и я принимаюсь за дело с мысленным ропотом: «Вот тебе и пост, вот тебе и молитва – одно рассеяние и обмирщение». Через полчаса в комнату входит матушка и видит картину: на полу гора чистого мятого белья, без преувеличения, до пояса, а у меня под рукой стопочка из пяти, максимум – шести отглаженных распашонок, и я вдохновенно и неторопливо утюжу седьмую «по всем правилам». Поблагодарила, проводила на службу, уфф…

На следующее утро я уже на полном серьезе осуждала матушку за то, что она, жена священника, не ходит на службы «даже в Пост», не молится, не поет на клиросе, не приводит детей. Так проходит неделя: клирос, дом священника, где я вяло помогаю, осуждая и шарахаясь от детей, и откуда сбегаю при первой возможности в «келью», где можно «спокойно попоститься» и дочитать-таки «Невидимую брань». Наконец меня отвозят в монастырь, где я счастливо окунаюсь в «нормальную церковную жизнь», но еще долго мысленно возмущаюсь бытом и нравами приходского духовенства и рисую в уме картинки «как должно быть»…

Что ж, прошло всего несколько лет, и Господь дал мне возможность воплотить свои умозрения в жизнь: я вышла замуж, муж стал священником. У меня был всего один ребенок, когда на полу начали валяться памперсы, а «не войти на кухню» было уже во время беременности. И тогда же готовить на этой кухне стал муж – мне из-за токсикоза недосуг было размышлять о занятиях, достойных и недостойных священника… Сейчас детей трое, и я начинаю привыкать. Иногда на несколько часов в день удается навести образцовый порядок и, бывает, он держится до вечера. Иногда я сдаюсь, и воцаряется хаос. Если бы моих детей было шестеро, хаоса, думаю, было бы гораздо больше…

А попытка в будний день пойти на службу с детьми – это, как оказалось, садизм в отношении прихожан: в пустом храме каждый детский вскрик подобен звуку сирены. Пойти же в храм без детей – значит оставить их под присмотром мужа, лишив последнего редкого и драгоценного выходного… И еще много, много подобных «оказывается».

Теперь я вижу, что осуждение – грех в первую очередь против самого себя. Мы созданы богообразно, и через любовь к другому, через доброжелательное узнавание другого должны бы сподобляться богоподобного всеведения. Но вместо этого мы довольствуемся собственным всезнайством, все на свете пытаемся свести к своему жалкому, маленькому опыту, к умозрениям «а как должно быть», не желая и знать – а как бывает и почему…

Но применить на практике этот вывод все равно трудно: теперь я, человек семейный, начинаю осуждать монашествующих. Доколе…

Елена Фетисова

[Фиджa]

Крестьянин и Лошадь

Крестьянин засевал овес;
То видя, Лошадь молодая
Так про себя ворчала, рассуждая:
«За делом столько он овса сюда принес!
Вот, говорят, что люди нас умнее.
Что может быть безумней и смешнее,
Как поле целое изрыть,
Чтоб после рассорить
На нем овес свой по-пустому?
Стравил бы он его иль мне, или гнедому;
Хоть курам бы его он вздумал разбросать,
Все было б более похоже то на стать;
Хоть спрятал бы его: я видела б в том скупость;
А попусту бросать! Нет, это просто глупость».
Вот к осени меж тем овес тот убран был,
И наш Крестьянин им того ж Коня кормил.
Читатель! Верно, нет сомненья,
Что не одобришь ты конева рассужденья;
Но с самой древности, в наш даже век,
Не так ли дерзко человек
О воле судит Провиденья,
В безумной слепоте своей,
Не ведая его ни цели, ни путей?

И.А. Крылов 1830 г.

[Фиджa]

ПОСЛЕДНЯЯ ФРАЗА

Учительница рассказывала классу историю о лайнере, потерпевшем крушение: 
“... На корабле оказалась супружеская пара, которая сумела добраться до спасательной шлюпки, но, к несчастью, там было только одно место. Вдруг муж оттолкнул жену, и сам забрался в лодку. А жена перед смертью крикнула ему последнюю фразу. 
Тут учительница остановилась. 
“Как вы думаете, — спросила она, — Что это была за фраза?” 

Большинство учеников немедленно высказались: “Я тебя ненавижу!” или “Как же я была слепа!”. 

Тут учительница обратила внимание на мальчика, который сидел и всё это время молчал. 
“А ты как считаешь, что она сказала?”. 
“Я думаю, что она сказала: “Позаботься о нашем ребёнке!” 
Учительница удивилась: “Ты знаешь эту историю?” 
“Нет, просто то же самое сказала моя мама перед смертью моему отцу,” — пожал плечами парнишка. 
Учительница надеялась, что никто не заметил, как увлажнились её глаза. “Верно”. 

Итак, судно пошло ко дну. Мужчина добрался домой и в одиночку воспитал дочь. Через много лет, уже когда отца не стало, разбирая его вещи, девушка нашла его дневник в котором прочитала следующее: 
“У неё уже был страшный диагноз, когда мы поехали в путешествие. Жить оставалось недолго. Боже, как бы я хотел утонуть вместо неё, но ради блага дочери я не смог. Я мог только оставить её посреди океана”. 

На этом история закончилась. 
Класс молчал. 
Учительница видела по детским глазам, что их глубоко тронул рассказ и что сегодня они впервые поняли, что как не всегда под личиной добра находится добро, так и под личиной неблаговидного, злого поступка не обязательно живёт предательство. 
Вот почему никогда не стоит судить о людях поверхностно. 
Мы очень многого можем о них не знать.